Тексты ЕГЭ 2023 по русскому языку

💬 (0)

29.05.2023

Собираем тексты, которые были на реальном ЕГЭ по русскому языку 29 мая 2023 года.

• Реальные варианты по русскому 2023 (все типа заданий)
• Варианты ЕГЭ по русскому

Собрали ссылки на все тексты в одном месте и списке

✏️ Дальний Восток ✏️
Нагибин про красоту: https://vk.com/wall-10175642_3889238 
Екимов про близких людей: https://vk.com/wall-10175642_3889240 
Астафьев про березы: https://vk.com/wall-10175642_3889247  
Бруштейн про замковую гору: https://vk.com/wall-10175642_3889268 

✏️ Сибирь + Урал (тексты у регионов совпали) ✏️
Пришвин про любовь: https://vk.com/wall-10175642_3889357 
Паустовский про воспитание: https://vk.com/wall-10175642_3889375 
Алексин про мимозу: https://vk.com/wall-10175642_3889392 
Ефремов про образование: https://vk.com/wall-10175642_3889401 

✏️ Центр ✏️
Каверин про трусость: https://vk.com/wall-10175642_3889819 
Чирков про родину: https://vk.com/wall-10175642_3889822 
Нагибин про отца: https://vk.com/wall-10175642_3889828 
Гранин про память: https://vk.com/wall-10175642_3889829 
Кухарева про бабушку: https://vk.com/wall-10175642_3889831 
Казаков про тюленей https://vk.com/wall-10175642_3889933  
Порудоминский про Третьякова: https://vk.com/wall-10175642_3889974 
Песков про защиту Земли: https://vk.com/wall-10175642_3890062 
Паустовский про лес: https://vk.com/wall-10175642_3891259 
Тендряков про школу: https://vk.com/wall-10175642_3889833 
Казиник про музыку: https://vk.com/wall-10175642_3891694 

Разбор текстов с реального ЕГЭ по русскому в формате видео

Текст Нагибин - что такое красота?

(1)Что такое красота? (2)Людям кажутся совсем разные лица, вещи, явления. (3)Полагаю, что, посещая художественные галереи, выставки, собравшие нетленные образы красоты, многие испытывают порой чувство недоумения: неужели это неправильное, странное женское лицо или эта нелепая мужская фигура могут считаться красивыми? (4)Но ведь художник подобен влюбленному, он глядит на свою модель околдованными глазами и  — в отличие от бытового человека  — умеет сообщать свое видение другим. (5)Правда, не всегда, у людей разные вкусы, разные представления о том, «что такое хорошо и что такое плохо». (6)Тем, кто обладает сильно развитым воспринимающим аппаратом, куда легче понять очарованность художника той или иной натурой и разделить его чувство вопреки собственным пристрастиям, нежели тем, кто редко соприкасается с искусством.

Чем поражает Джоконда? (7)Сложностью выражения, глубиной душевной жизни, обнаруживающей себя в многозначной полуулыбке, взгляде, погруженном в даль, но готовом откликнуться и сиюминутности. (8)Разве можно сказать, что Мона Лиза безукоризненно красива? (9)У самого Леонардо есть на полотнах женщины куда красивей (хотя бы эрмитажная «Мадонна Литта»), но манит, притягивает, сводит с ума поэтов, вдохновляет музыкантов, пленяет сложные и простые души бессмертная Джоконда  — в ней явлен не холодный, обобщающий тип красоты, а горячая, пульсирующая, бездонная жизнь единственной души. (10)Человеку, сказал Паскаль, по-настоящему интересен только человек. (11)И потому над тайной Джоконды, тайной вполне реальной женщины, жившей в нашем мире, а не на Олимпе и не в горних высях, флорентийской гражданки, жены купца Джокондо не устают биться поколение за поколением.

(12)Словами красоту не передашь. (13)Это прекрасно знал Лев Толстой. (14)В полушутливом споре с Тургеневым и Дружининым, кто лучше опишет красоту женщины, он перечеркнул прямолинейные описания своих соперников одной-единственной фразой из Гомера: «Когда Елена вошла, старцы встали». (15)Умно, дерзко, лукаво, но вместе с тем Толстой как бы расписывается в бессилии выразить словами живую красоту женщины. (16)Впрочем, это не мешало ни ему самому, ни его литературным собратьям создавать пленительные женские образы. (17)Разве мы сомневаемся в зрелой красоте Анны Карениной, или девичьей  — Наташи Ростовой, или романтической  — Татьяны Лариной? (18)А между тем Пушкин не дал ее портрета. (19)Ведь нельзя же считать портретом: «Татьяны бледные красы и распущенные власы». (20)А ведь всего-то сказано, что «все тихо, просто было в ней». (21)Чего же достигает Пушкин такой зримости образа, ставшего символом русской женской красоты  — физической и духовной? (22)Колдовством рассеянных по роману легких мазков чарующей авторской интонацией, исполненной нежность и уважения, и чем-то вовсе неуловимым, что принадлежит тайне гения.

(23)Бездушная, внешняя красота  — ничто, ценна лишь красота, светящаяся изнутри, она озаряет мир добром, возвышает самого человека и укрепляет веру в будущее.
(24)Как хорошо сказал великий педагог К. Ушинский: «Всякое искреннее наслаждение изящным само по себе источник нравственной красоты».

(по Ю. М. Нагибину*)
* Нагибин Ю́рий Маркович (3 апреля 1920, Москва  — 17 июня 1994, Москва)  — русский писатель-прозаик, журналист и сценарист.

Разбор СЛОЖНЫХ текстов с реального ЕГЭ 2023

Текст Екимова - о близких людях

(1)Два случая. (2)Между ними — срок долгий, почти жизнь. (З)Первый — совсем давний. (4)Тогда наш Петя был маленьким. (5)Учился в третьем, а может, в четвёртом классе. (6)Ждали его к обеду. (7)А главное, для какого-то дела. (8)Ждали да ждали, а его нет и нет. (9)Я уж начинаю злиться. (10)А матушка моя — человек и вовсе серьёзный. (11)Пети нет, она меня точит:

(12)— Это ты виноват. (13)Приучил, он никого не слушает. (14)Никакой ответственности. (15)Надо с детских лет. (16)Надо...

(17)Наконец вижу, мчится наш ученик. (18)Понимает, что к сроку давно опоздал, и спешит.

(19)— Тебе что было велено...— начала было мать, но перебил её, конечно же, виноватый, с захлёбом голос:

(20)— Не ругай меня, пожалуйста, ладно?..

(21)И такая была в этом голосе наивная просьба, что я невольно улыбнулся, поднялся из-за стола, чтобы мать немного, но сдержать. (22)Она порою ругаться мастер, особенно под горячую руку.

(23)А мне жалко стало — уж больно он хорошо попросил: (24)«Не ругай, пожалуйста...» — не испуг, а лишь искренняя просьба.

(25)Мальчишеская, детская: (26)«Не ругай».

(27)Я поднялся и вышел на кухню. (28)Стояли друг против друга строгая мать моя и маленький Петя, взъерошенный воробьишко: пальто — нараспашку, волосы — дыбом, на лице и в глазах наивная детская просьба: (29)«Не ругай». (З0)Всё так ясно было, что помощи моей не понадобилось.

(31)— Не ругай... — повторила мать и тоже улыбнулась. (32)— Ну, ладно. (ЗЗ)Тогда не будем ругать.

(34)Я вернулся в горницу, к своему столу.

(35)Прошло много и много лет. (З6)Тот случай, конечно, давно забылся. (37)Сколько было всего, и доброго, и несладкого, — жизнь течёт. (38)Матушка моя состарилась, Петя вырос. (39)В старом доме теперь мы проводим лишь тёплое лето. (40)А чуть заосенеет, сразу переезжаем на городскую квартиру.

(41)И вот похолодало, месяц — сентябрь. (42)Пора «на крыло». (43)Но пожилого человека с места насиженного стронешь не вдруг. (44)Вот и мать наша собирается будто навсегда. (45)Для матери переезд — дело серьёзное, готовится к нему долго. (46)Поэтому с переездом получается так: похолодало, собрались, уехали, а мать ещё два ли, три дня, а то и неделю на старом месте копошится. (47)Потом за ней приезжаем. (48)Тогда уж и дом на запор.

(49)И вот новое утро. (50)Подъезжаем. (51)Пасмурно уже, зябко. (52)Дом нахохлился. (53)Кое-где у соседей дымки из труб. (54)Подтапливают. (55)Осень.

(56)Вошли в дом. (57)А у матери только-только самые сборы. (58)Опять все богатства свои разложила. (59)Без слов видно, что не готова.

(60)Я лишь головой покачал, охнул. (61)А Петя, он молодой, горячий. (62)И ведь верно: у него — работа, а он бабку каждый день возит-возит и никак не увезёт. (6З)Раскрыл он было рот, да, слава богу, ничего сказать не успел.

(64)Мать наша стоит, маленькая, виноватая, голову подняла и попросила робко:

(65)— Не ругайте меня, пожалуйста.

(66)От тихих слов её, видно, не только моё дрогнуло сердце.

(67)Петя вздохнул и сказал неожиданно мягко, с усмешкой:

(68)— Ладно, не будем тебя ругать. (69)Господи, как же она постарела, наша мать! (70)Высохла, согнулась. (71)А какая была... (72)И ростом, и статью. (73)А характер... (74)Куда что делось. (75)Человек я — тоже немолодой. (76)Повернулся, ушёл в настывшую горницу, сел за стол, пустой и непривычно просторный, стал глядеть в окошко.

(77)Вот она, жизнь. (78)Вроде и не больно короткая, а всё равно на один огляд.

Текст Астафьева - про заморский отдых и березу

Заболел я однажды, и мне дали путевку в южный санаторий, где я никогда еще не бывал. Меня уверили, что там, на юге, у моря, все недуги излечиваются быстро и бесповоротно. Но плохо больному человеку, везде ему плохо, даже у моря под южным солнцем. В этом я убедился очень скоро.

Какое-то время я с радостью первооткрывателя бродил по набережной, по приморскому парку, среди праздной толпы, подчеркнуто веселой, бесцельно плывущей куда-то, и не раздражали меня пока ни это массовое безделье, ни монотонный шум моря, ни умильные, ухоженные клумбочки с цветами, ни оболваненные ножницами пучки роз, возле которых так любят фотографироваться провинциальные дамочки и широкоштанные кавалеры, залетевшие сюда с дальних морских промыслов бурно проводить отпуск, прогуливать большие деньги.

Но уже через неделю мне стало здесь чего-то недоставать, сделалось одиноко, и я начал искать чего-то, рыская по городу и парку. Чего искал — сам не ведал.

Часами смотрел я на море, пытаясь обрести успокоение, наполненность душевную и тот смысл и красоту, которые всегда находили в пространстве моря художники, бродяги и моряки.

Море нагоняло на меня еще большую тоску мерным, неумолчным шумом. В его большом и усталом дыхании слышалась старческая грусть. Вспененные волны перекатывали камни на берегу, словно бы отсчитывая годы. Оно много видело, это древнее, седобровое море, и оттого в нем было больше печали, чем веселости.

Впрочем, говорят, что всяк видит и любит море по-своему. Может, так оно и есть.

В приморском парке росли деревья и кусты, собранные со всех сторон мира. Встречались здесь деревья с африканским знойным отливом в широких листьях. Фикусы росли на улице, а я-то думал, что они растут лишь в кадках по российским избам. Воспетые в восточных одах, широко стояли платаны и чинары, роняя на чистые дорожки мохнатые шарики с ниточками. Кипарисы, темные и задумчивые, и днем и ночью мудро молчали. Непорочными, какими-то невзаправдашне театральными цветами были завешаны магнолии.

И пальмы, пальмы.
Низкие, высокие, разлапистые, с шевелюрами современных молодых парней. В расчесах пальм жили воробьи и ссорились, как обитатели коммунальной квартиры, всегда и всем недовольные, если даже удавалось им свить гнездо в кооперативной квартире или на райской пальме. Понизу стелились и прятались меж деревьев кусты, бесплодные, оскопленные ножницами. Листья их то жестки, то покрыты изморозью и колючками. В гуще кустов росли кривые карликовые деревца с бархатистыми длиннопалыми листьями. Их покорность, еле слышное перешептывание напоминали тихих красавиц из загадочной арабской земли.

Кусты, деревья, все эти заморские растения, названий которых я не знал, удивляли, но не радовали. Должно быть, открывать и видеть их надо в том возрасте, когда снятся далекие страны и тянет куда-то убежать. Но в ту пору у нас и сны, и мечты были не об этом, не о дальних странах, а о том, чтоб свою как-то уберечь от цивилизованных разбойников двадцатого века.

Бродил и бродил я по приморскому парку, глазел, дивился и вдруг увидел среди заморских кущ три березки толщиной с детскую руку. Глазам своим я не поверил. Не растут березы в этих местах. Но они стояли на полянке в густой мягкой травке, опустив долу ветви. Березы и в наших-то лесах, если растут поодиночке, сиротами кажутся, здесь и вовсе затерялись, не шуршали корою, не лопотали листом, и все-таки от них нельзя было оторвать глаз. Белые стволы берез пестрели, как веселые сороки, а на нежной зелени зазубренных листьев было так хорошо, покойно взгляду после ошеломляющего блеска чужеземной, бьющей в глаза растительности.

Садовник широкодушно высвободил место березам в этом тесном парке, где обязательно кто-то и кого-то хотел затмить, а потом и задушить. Садовник часто поливал березы, чтобы не сомлели и не умерли они от непосильного для них южного солнца.

Березки эти привезли вместе с травяной полянкой на пароходе, отпоили и выходили их, и они прижились. Но листья лицевой стороной были повернуты к северу, и вершины тоже…
Я глядел на эти березы и видел деревенскую улицу. Козырьки ворот, наличники окон в зеленой пене березового листа.

Даже за ремешками картузов у парней — березовые ветки.

В кадках вода долго пахла березовым листом. По избам чадило таежным листом, уже устоявшимся, набравшим силу.

Ах, как славно пахнет берёза!

(По В.П. Астафьеву)

Пришвин - о любви

лицо теплый воздух пролетающей птицы, и встает обрадованный человек при свете утренней звезды, и просит, как маленький ребенок: звезды, месяц, белый свет, станьте на место улетевшего белого голубя! (10)И такое же в этот утренний час было прикосновение понимания моей любви, как источника всякого света, всех звезд, луны, солнца и всех освещенных цветов, трав, детей, всего живого на земле.

(11)И вот ночью представилось мне, что очарование мое кончилось, я больше не люблю. (12)Тогда я увидел, что во мне больше ничего нет и вся душа моя как глубокой осенью разоренная земля: скот угнали, поля пустые, где черно, где снежок, и по снежку - следы кошек.

(13)...Что есть любовь? (14)Об этом верно никто не сказал. (15)Но верно можно сказать о любви только одно, что в ней содержится стремление к бессмертию и вечности, а вместе с тем, конечно, как нечто маленькое и само собою непонятное и необходимое, способность существа, охваченного любовью, оставлять после себя более или менее прочные вещи, начиная от маленьких детей и кончая шекспировскими строками.

(16)Маленькая льдина, белая сверху, зеленая по взлому, плыла быстро, и на ней плыла чайка. (17)Пока я на гору взбирался, она стала бог знает где там вдали, там, где виднеется белая церковь в кудрявых облаках под сорочьим царством черного и белого.

(18)Большая вода выходит из своих берегов и далеко разливается. (19)Но и малый ручей спешит к большой воде и достигает даже и океана.
(20)Только стоячая вода остается для себя стоять, тухнуть и зеленеет.

(21)Так и любовь у людей: большая обнимает весь мир, от нее всем хорошо. (22)И есть любовь простая, семейная, ручейками бежит в ту же прекрасную сторону.

(23)И есть любовь только для себя, и в ней человек тоже, как стоячая вода.

По М.М. Прившину

Текст. Паустовский - Однажды я ловил рыбу

Однажды я ловил рыбу на небольшом озере с высокими, крутыми берегами, заросшими цепкой ежевикой. Озеро обступили старые ивы и осокори. Поэтому на нем всегда было безветренно и сумрачно, даже в солнечный день.
Сидел я у самой воды, в таких крепких зарослях, что сверху меня совершенно не было видно. По краю берега цвели желтые ирисы, а дальше в иловатой, но глубокой воде все время струились со дна пузырьки воздуха, - должно быть, караси копались в иле, отыскивали пищу.
Наверху, надо мной, где по пояс стояли цветы, деревенские дети собирали щавель. Судя по голосам, там было три девочки и маленький мальчик.
Две девочки изображали в разговорах между собой многодетных деревенских женщин. Каждая, должно быть, подражала своей матери. Это у них была такая игра. Третья девочка все помалкивала и только запевала тоненьким голосом:
Так во время воздушной трявоги
Народилась красавица дочь..

Дальше она слов не знала и, помолчав, снова заводила свою песню о воздушной тревоге.
- Трявога, трявога! - сердито сказала девочка с хрипловатым голосом. - Маешься цельный день, чтобы в школу их определить, всю эту ораву, всю братию, а чему они в школе научаются? Слово сказать и то не умеют по-людски! "Тревоги" надо говорить, а не "трявоги!" Вот скажу отцу, он тебя проучит.
- А мой Петька анадысь, - сказала другая девочка, - двойку приволок. По арифметике. Уж я его утюжила-утюжила. Аж руки замлели.
- Врешь ты все, Нюрка! - сказал басом маленький мальчик. - Петьку маменька утюжила. И то чуть.
- Ишь, сопливый! - прикрикнула Нюрка. - Разговаривай у меня!
- Слушайте, девочки! - радостно воскликнула хрипловатая. - Ой, что я вам сейчас расскажу! Где-то тут около Птичьего брода растет куст. Как ночь, так он весь, до самой макушки, как почнет гореть синим огнем! Как почнет! И так горит и не сгорает до самой зари. А подойти к нему страшно.
- А чего ж он горит, Клава? - испуганно спросила Нюрка.
- Клад показывает, - ответила Клава. - Клад под ним закопан. Золотой карандашик. Кто возьмет тот карандашик, напишет свои горячие желания - они тут же и сбудутся.
- Дай! - требовательно сказал мальчик.
- Чего тебе дать?
- Карандашик!
- Отвяжись ты от меня!
- Дай!-крикнул мальчик и неожиданно заревел противным, оглушительным басом. - Дай карандашик, дурная!
- Ах, ты так?- крикнула Нюрка, и тотчас же раздался звонкий шлепок. - Несчастье мое! На что я тебя породила!
Мальчик непонятно почему, но сразу затих. https://t.me/egeoge100ballov
- А ты, милая, - сказала Клава притворным, сладеньким голосом, - не бей ребятишек своих. Недолго и паморки отбить. Ты вот как я действуй - учи их разуму. А то вырастут обалдуи - ни себе, ни людям никакой корысти.
- Чему его учить-то? - с сердцем ответила Нюрка. - Попробуй поучи его! Он те дасть!
- Как не поучить!-возразила Клава. - Их всему надо учить. Вот увязался за нами, скулит, а кругом, гляди, один цвет не похож на другой. Их тут сотни, этих цветов. А что он знает? Ничегошеньки он не знает. Даже как зовется вот этот цвет - и то не знает.
- Курослеп, - сказал мальчик.
- Да не курослеп это, а медуница. Сам ты курослеп!
- Мядуница! -даже с некоторым восхищением повторил мальчик.
- Да не "мядуница", а "медуница". Скажи правильно.
- Мядуница, - поспешно повторил мальчик и тут же спросил: - А это какой, розовый?
- Это мята. Повтори за мной: мята!
- Ну, мята, - согласился мальчик.
- Ты не нукай, а чисто за мной повторяй. А вот это таволга. Такая пахучая-пахучая! Такая нежная-пренежная! Хочешь, сорву?
Мальчику, видимо, понравилась эта игра. Он, посапывая, добросовестно повторял за Клавой названия цветов. А она так ими и сыпала:
- Вот, глянь, это подмаренник. А это купава. Вот та, с белыми колокольцами. А это кукушкины слезки.
Я слушал и только удивлялся. Девочка знала множество цветов. Она называла дрему, ночную красавицу, гвоздику, пастушью сумку, копытень, мыльный корень, шпажник, валерьяну, чебрец, зверобой, чистотел и много других цветов и трав.
Но этот удивительный урок ботаники был неожиданно сорван.
- Я обстрекалси-и-и! - вдруг густо заревел мальчик. - Куды вы меня завели, дурные?! В самые колючки! Теперь я домой не дойду!
- Эй, девчонки! - крикнул издали стариковский голос. - Вы чего малого обижаете?
- Да он, дед Пахом, сам обстрекалси! - крикнула в ответ поборница чистого произношения Клава и добавила вполголоса: - У-у-у, бессовестный! Ты сам всякого изобидишь!
Слышно было, как к детям подошел старик. Он заглянул вниз, на озеро, увидел мои удочки и сказал:
- Тут человек рыбу лавит, а вы калган подняли на весь свет. Мало вам, что ли, лугов!
- Где лавит? - поспешно спросил мальчик. - Пусть мне дасть поудить!
- Куда полез! - крикнула Нюрка. - Еще сорвешься в воду, неслух окаянный!
Дети вскоре ушли, и я их так и не видел. А старик постоял на берегу, подумал, деликатно покашлял и спросил неуверенным голосом:
- У вас, гражданин, покурить не найдется? https://t.me/egeoge100ballov
Я ответил, что найдется, и старик со страшным шумом, цепляясь за петли ежевики, срываясь на откосе и чертыхаясь, спустился ко мне за папироской.
Старик оказался щуплый, маленький, но с огромным ножом в руке. Нож был в кожаном футляре. Сообразив, что я, чего доброго, обеспокоюсь из-за этого ножа, старик поспешно сказал:
- Я лозу пришел резать. Для корзин да вентерей. Плету помаленьку.
Я сказал старику, что вот какая тут была замечательная девочка - знает все цветы и травы.
- Это Клавка-то? - спросил он. - Да это колхозного конюха Карнаухова дочка. А чего ж ей не знать, когда у нее бабка первая травница на всю область! Вы с бабкой поговорите. Заслушаетесь. Да, - сказал он, помолчав, и вздохнул. - У каждого цвета свое наименование... Паспортизация, значит.
Я с удивлением взглянул на него. Старик попросил еще папироску и ушел. Вскоре ушел и я.
Когда я выбрался из зарослей на луговую дорогу, то увидел далеко впереди трех девочек. Они несли огромные охапки цветов. Одна из них тащила за руку маленького босого мальчика в большом картузе.
Девочки шли быстро. Было видно, как мелькают их пятки. Потом донесся тоненький голосок:
Так во время воздушной трявоги
Народилась красавица дочь...
Солнце уже садилось за Окой, за селом Есениным, и освещало косым красноватым светом тянувшиеся стеной на востоке леса.

по К.П. Паустовскому

Текст, Ефремов - Про образование

Осенью 1925 года я поступил в Академию наук лаборантом геологического музея.
Казалось бы, мне оставалось только закончить университет. На деле получилось совсем не так. Разнообразная деятельность лаборанта, сама наука так увлекли меня, что я часто засиживался в лаборатории до ночи. Все труднее становилось совмещать столь интенсивную работу с занятиями. К тому же с весны до глубокой осени приходилось бывать в экспедициях. Вскоре и совсем бросил занятия, не будучи в силах совмещать дальние экспедиции в Среднюю Азию и Сибирь, где я уже работал в качестве геолога, хотя и не имел еще диплома.
Мне посчастливилось быть в рядах тех геологов, которые открыли пути ко многим важным месторождениям полезных ископаемых. Эта трудная работа так увлекала нас, что мы забывали все. Забыл и я о своем учении.
Я то и дело «спотыкался», когда приходилось отстаивать свои взгляды, выставлять проекты новых исследований или «защищать» открытые месторождения. Наконец, мне стало ясно, что без высшего образования мне встретится слишком много досадных препятствий. Будучи уже квалифицированным геологом, я ходатайствовал о разрешении мне, в порядке исключения, окончить экстерном Ленинградский горный институт. Мне пошли навстречу, и в течение двух с половиной лет удалось, не прерывая работы, закончить его.
Сколько я каялся и бранил себя за то, что оставил учение и не довел его до конца раньше, когда у меня было еще мало обязательств, накоплено мало исследований, требовавших спешного завершения.
Сейчас, когда я, пожилой, много видевший ученый и писатель, смотрю в прошлое, мне ясно, что стремление и воля к знаниям не оставляли меня. Я пробивался к знаниям, чувствуя и понимая, какой огромный и широкий мир открывается передо мной в книгах, исследованиях, путешествиях. Но каковы бы ни были мои способности и желания, сделать доступным все духовное богатство мира могло лишь систематическое образование. Все это — школа и уроки, диктовки и задачи — было трудным препятствием, но и в то же время ключом, открывшим ворота в новое, интересное, прекрасное.
Мне повезло с учителями — на пути оказались хорошие, высокой души люди. Настоящие педагоги, сумевшие разглядеть в малообразованном, плохо воспитанном, подчас просто грубом мальчишке какие-то способности. Но мне думается, что если бы этого не случилось, то все равно я бы продолжал преодолевать все трудности учения. Воля, как и все остальное, требует закалки и упражнения. То, что казалось трудным вчера, становится легким сегодня, если не уступать минутной слабости, а бороться с собой шаг за шагом, экзамен за экзаменом.
Тренировка стойкости и воли приходит незаметно. Когда учишься ездить на автомашине, трудно справляться с ней и следить за дорогой, знаками, пешеходами. И вдруг вы перестаете замечать свои действия, машина становится послушной и не требующей напряженного внимания. Так и с трудностями жизни. Привычка к их преодолению приходит незаметно, учиться становится легко, только нельзя давать себе распускаться и жалобиться. Товарищи будут с уважением называть такого человека собранным, волевым, мужественным, а он будет удивляться: что такого в нем нашли особенного?
И если вы действительно стремитесь к знаниям, то не поддавайтесь слабости, никогда не отменяйте своего решения. Дорогу осиливает и ослабевший человек — пока он идет. Но, упав, ему будет трудно подняться, много труднее, чем продолжать идти!
По Ефремову

Текст, Брунштейн - Замковая гора

В один прекрасный день мы карабкаемся на Замковую гору. Она возвышается над нашим городом. На ней – бесформенные остатки старинного замка и почти полностью сохранившаяся башня из красного камня.
Сейчас здесь всегда тихо и пустынно. Мы – вся куча девочек – очень устали, карабкаясь на гору. В руках у нас большие пестрые букеты разноцветных опавших листьев – больше всего кленовых. Мы сидим на осенней земле около какого-то обломка былого каменного сооружения… части стены, что ли… с сохранившимся круглым отверстием. Что это за отверстие: дозорное окно, из которого следили за приближением неприятеля, или бойница, из которой стреляли? Нас охватывает чувство тайны. Мы здесь совсем одни, вокруг тоже не видно ни одного человека… Мы жмемся около старой-старой стены, круглый глаз которой смотрит в прошлое.
Вдруг из-за обломка стены слышен мужской голос, глубокий, странно-певучий, полный страстного чувства:
Нет, поминутно видеть вас, Повсюду следовать за вами, Улыбку уст, движенье глаз Ловить влюбленными глазами, Внимать вам долго, понимать Душой все ваше совершенство, Пред вами в муках замирать, Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!
Мы словно окаменели. От неожиданности? Оттого что в круглом глазу старой стены есть какая-то жизнь? Нет, больше всего нас захватила та сила чувства, то дыхание большой любви, о которой почти поет голос за стеной, читающий письмо Евгения Онегина.
Конечно, Меля так же полна странного и непонятного восторга, как и мы. Но вместе с тем она не стоит, как мы, боясь пошевельнуться, боясь даже перевести дух. Меля высмотрела на старой стене зацепки, вроде уступчиков, и неслышно, как кошка, вскарабкавшись по ним, взглянула в круглый глаз стены. На лице ее – сильнейшее изумление. Она делает нам призывные знаки, приглашая и нас карабкаться за ней. Но только мы двинулись – из-за стены опять раздается все тот же голос. Теперь он читает – я узнаю с первых же слов – монолог Чацкого из «Горя от ума». Он читает все так же певуче – ну совсем поет! – но с гневом, с яростью оскорбленного чувства:
Слепец! я в ком искал награду всех трудов! Спешил!.. летел! дрожал! вот счастье, думал, близко. Пред кем я давеча так страстно и так низко Был расточитель нежных слов!..
Мы стоим неподвижно, несмотря на энергичные знаки Мели, зовущей нас лезть к круглому глазу. Замечательное чародейство этого певучего, этого почти поющего голоса за стеной погрузило нас в какое-то непонятное оцепенение…
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок. Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, Где оскорбленному есть чувству уголок! Карету мне, карету!
Не сговариваясь, мы все пятеро – даже Меля слезла со своего наблюдательного поста и смешалась с нами – выбегаем из-за стены с круглым глазом: мы хотим увидеть, увидеть глазами того, кто прочитал, почти пропел нам эти отрывки из Пушкина и Грибоедова.
Мы выбежали – смотрим во все глаза: никого! Ни Онегина, ни Чацкого… Нет, впрочем, какой-то человек очень робко и застенчиво жмется к тому обломку стены, из-за которой мы только что слушали чудный голос. Этот человек стоит как раз под круглым глазом. Он – юноша лет шестнадцати-семнадцати, на нем старенькая, обтерханная ученическая шинель, только пуговицы уже не форменные – значит, бывший ученик.
Мы идем к нему, все еще завороженные тем, что слышали; нам не верится, что невидимый чтец – этот нескладный парень в обшарпанной бывшей ученической шинели. Но он смотрит на нас – у него прекрасные глаза, необычно удлиненные к вискам, с глубоким, умным взглядом, – и мы понимаем: да, это он сейчас читал!
Мы протягиваем ему свои пестрые осенние букеты из листьев всех расцветок.
Юноша очень смущен.
– В-в-вы эт-то м-м-мне? Ч-ч-что вы? З-за что?
Очень странно слышать: тот же голос – и так сильно заикается!
– Нет, нет! Пожалуйста, возьмите! – просим мы его хором.
Юноша застенчиво пожимает плечами. Потом берет наши цветы и улыбается нам хорошей, дружелюбной улыбкой: – С-с-п-п-пасибо!
И, неловко поклонившись, он быстро уходит, прижимая к груди наши смешные букеты из листьев. Вот его шинель мелькнула в густой щетке кустов калины, вот он уже спускается с горы – исчез из виду. Только тут мы словно просыпаемся от сна. – Певцов… – тихо говорит Меля. – Это Певцов… И так как имя это нам явно ничего не говорит, Меля поясняет: – У нас в институте его сестры учатся. Певцовы – Соня и Надя. – А почему он так странно говорит? – спрашивает кто-то. – Потому что он – заика. Начнет что-нибудь читать – вот как здесь раньше читал, слыхали? – нисколько не заикается! А простой разговор – трудно ему… И он стесняется, прячется ото всех. Теперь я знаю: юноша в задрипанной ученической шинели был Илларион Певцов. Он был тяжелый и, как все считали, неизлечимый заика. А он мечтал стать актером! И у него в самом деле был талант! Он уходил за город, в лес, взбирался на горы; там он декламировал, читал монологи, отрывки из пьес. Над ним насмехались, считали его полоумным. Но он превозмог непреодолимое, он сделал невозможное: через пятнадцать – двадцать лет после этой нашей встречи с ним на Замковой горе он стал одним из самых замечательных русских актеров. В обыденной жизни ему так и не удалось до конца избавиться от своего заикания. Но на сцене, когда он чувствовал себя не актером Певцовым, а королем Лиром, Павлом Первым, Чацким, он совершенно перевоплощался: заикание исчезало без следа, он говорил плавно, глубоко, сильно. Бывали, однако, и у него срывы, бывали полосы, когда он не мог играть, потому что лишался силы управлять своей речью и побеждать ее недостаток. И все же он не отчаивался, у него не опускались руки! Когда я думаю о людях сильной воли, сильной страсти к искусству, я всегда вспоминаю его – чудесного актера Иллариона Певцова. И мне приятно думать, что наши смешные попугайно-пестрые букеты из осенних листьев были, может статься, первыми цветами, поднесенными ему на трудном, но победном пути.

А.Я. Брунштейн

Текст, Алексин - Мимозы

Андрей туманно представлял себе, что дарить женщинам к празднику. С подарками он не раз попадал впросак. Правда, Клава всегда очень долго его благодарила, но потом вела себя как-то странно. К примеру, с театральной сумочкой, купленной Андреем, она ходила только в магазин, а в театр — никогда. Его духами она не душилась.
— В чем дело? — недоумевал Андрей. — Флаконов красивей этого в магазине не было! Посмотри, какой замысловатый…
— Все хорошо, все очень хорошо, — успокаивала его Клава. — Просто я берегу твой подарок. Он дорог мне — и я берегу.
Но в этом году Андрею повезло. За несколько дней до праздника Клава, вернувшись с работы, сказала:
— Утром, я видела, продавали мимозы. Спешила на работу — и не могла купить. Мои самые любимые цветы! Раз появились — значит, весна. Каждый цветочек похож на маленького цыпленка, присевшего на ветку!
— Твои самые любимые цветы? — механически, не отрываясь от газеты, переспросил Андрей.
— Я сообщаю тебе об этом каждую весну, — обиделась Клава. И, как всегда в подобных случаях, стала нарочито громко стучать и звенеть на кухне.
Андрей вспомнил об этом разговоре вечером седьмого марта, когда мужчины из их конструкторского бюро устремились в магазины за подарками. Днем они все получали устные консультации у секретарши начальника, которая считалась самой элегантной женщиной не только в бюро, но и во всем научно-исследовательском институте. Она любила давать советы по части подарков, нарядов и правил хорошего тона.
Пожалуй, только Андрей не советовался с секретаршей начальника. Он знал, что нужно преподнести Клаве: он подарит мимозы, ее самые любимые цветы.
В цветочном магазине, неподалеку от института, покупателей не было. Одна только продавщица сидела в уголке, сосредоточенно разглядывая свои ногти и, видно, определяя, нужно ли наводить к празднику маникюрный глянец.
«Вот хорошо! — подумал Андрей. — Совсем пусто!» Но тут он заметил, что и на полках тоже было пустовато. Стояли цветочные горшки, перепачканные землей. Из горшков лезли вверх какие-то странные растения. Стебли их напоминали кривые корни хрена, а цветы были такие хилые, такие невзрачные, что и цветами-то их назвать было нельзя.
Увидев Андрея, продавщица проворно вскочила с табурета, на ходу взбивая прическу. И до неграмотности учтиво спросила:
...

По Алексину.